И даже небо было нашим - Паоло Джордано
– Вы спали втроем? – спросила я, зацепившись за эту незначительную подробность.
– Там была только одна кровать, – спокойно ответила Джулиана.
– Данко сказал, что это не он убил Николу.
Когда я произнесла эту фразу, щеки у меня зачесались, потом зуд превратился в жжение, которое распространилось на шею и руки. Но и тогда Джулиана не отреагировала на мои слова. Разве что испытала некоторую досаду.
– Ты видела всех этих адвокатов вокруг него? – сказала она. – Маленькое наемное войско, как у Папы. К тому же Вильоне-старший только и ждал удобного случая, чтобы ему пригодиться. Данко всегда знал, что у него надежные тылы. Но, думаю, всем приходится прибегать к этому ресурсу, так что в итоге мы возвращаемся к отправной точке. Для меня это большая проблема.
Она язвительно усмехнулась. Я вспомнила, как Джулиана, Коринна и я иногда беседовали втроем, делились самым сокровенным, и как Джулиана и Коринна начинали спорить, у кого из них прошлое было тяжелее, а родители ужаснее. Все это сейчас казалось мне ерундой, даже вспоминать было противно, какой жалостливой и впечатлительной я была тогда – благодарной слушательницей этих обвинительных речей.
– Он солгал, да? – спросила я.
Джулиана поболтала пальцами в воздухе, потом опять взялась за руль.
– Кто может это сказать?
– Ты можешь. Ты там была. И потом все время находилась с ними.
– Извини. Тут я тебе помочь не могу. Понимаю, для тебя, наверное, это важно, но для меня – нет.
Я чувствовала, что все ее тело напряглось, словно она готовилась к борьбе. Или к этому готовилась я?
– Для тебя это неважно? Хочешь сказать, ты ни разу не спросила его, что на самом деле там произошло?
Джулиана покачала головой. Она продолжала смотреть на дорогу. Кажется, я слегка наклонилась к ней.
– Вы тринадцать месяцев прожили в гараже, спали втроем в одной постели и за все это время ни разу не говорили о той ночи?
– Случилось то, что случилось. Что мы могли изменить? Начать выяснять, кто из нас виноват больше, а кто меньше? В «Замке» мы были все вместе. Мы трое и еще тридцать человек. Это могло произойти с каждым.
– Ты шутишь?
– Ты слишком сильно волнуешься, Тереза.
– Но ведь погиб человек! Человек, которого я знала!
– Да, Берн мне рассказывал. У тебя с этим полицейским что-то было?
– Ты спрашивала об этом Данко или нет? Ты спрашивала об этом Берна или нет?
Джулиана рассеянно потрогала волосы, вернее, то, что от них осталось. Ее как будто удивило, что они не такие длинные, как раньше.
– Остановимся здесь, сказала она, съезжая с дороги. – Нам надо заправиться. Надеюсь, у тебя остались наличные.
На заправке мы разделились. Там не было настоящего бара, только уголок, где стояли термосы с кофе и целая башня из бумажных стаканчиков. И табличка с ценой. Выпив кофе, посетитель должен был заплатить за него в кассе. Если бы человек вышел, не заплатив, никто не обратил бы внимания, но, наверное, здесь, на острове, это было не принято. Я походила среди полок с сувенирами, которые в последующие дни мне предстояло увидеть еще много раз, но в тот момент я смотрела на них впервые: игрушечные тюлени, толстые свитера с традиционными скандинавскими узорами, миниатюрные шапочки викингов с рогами и тролли с лохматой матерчатой шевелюрой, сморщенной кожей и злобными лицами.
На стене висела большая, слегка пожелтевшая карта Исландии. В местах, привлекающих внимание туристов, расклеили фотографии и обвели их рамочками. Гейзеры, вулканы, водопады – все с непроизносимыми названиями. На одной из фотографий я увидела айсберги в море, наверное, те, о которых говорила сотрудница турагентства.
– Мы находимся здесь, – сказала Джулиана, протянув руку поверх моего плеча. – Рядом с Блёндюоусом.
В руках у нее были стаканчики с кофе, она дала мне один.
– Сейчас мы едем по этой дороге. Она идет вокруг всего острова. А попасть нам надо сюда. – Она показала на озеро, расположенное почти в самом центре карты, может быть, чуть севернее.
– Мюватн, – прочла я.
Она объяснила, как это произносится, а потом перешла к правилам словообразования в исландском языке. И я вдруг осознала всю нелепость происходящего – стою в этом магазине, на краю земли, с женщиной, чуждой мне во всем, среди магнитиков для холодильника, изображающих вулканическое извержение, которое засыпало пеплом всю Европу. Хотя, возможно, нелепой эта ситуация была только с рациональной точки зрения, сердцем я воспринимала ее иначе. Находиться в обществе Джулианы, направляться вместе с ней в место, название которого я даже не могла правильно произнести, – все это казалось мне вполне нормальным, даже интересным: одно из первых ярких впечатлений за столько лет.
– Почему вы обосновались здесь? – спросила я.
– Мы искали место, не оскверненное человеком. Нетронутое.
– И вы его нашли?
Джулиана резко отвернулась, теперь она стояла спиной к карте и ко мне.
– Он его нашел, да. Пошли. Нам еще надо заправиться.
Какое-то время мы ехали молча. Я смотрела на скопление облаков справа от себя, огромное, вздутое, как ядерный гриб, неподвижно висящее в небе. Даже облака здесь были особенные. Сколько мы ни ехали, гриб оставался на том же месте, к нему нельзя было приблизиться, его нельзя было объехать кругом, нельзя было оставить в стороне.
– Это было очень хрупкое равновесие, – сказала Джулиана. – Постарайся понять. Никто из нас никогда не оказывался в подобной ситуации. Никто даже не представлял себе такого.
Она говорила о Германии.
– Вы бросили джип Данко возле Скало, – сказала я, – оставили там кучу фальшивых улик, чтобы сбить полицию со следа, значит, вам было чего опасаться.
– Это была простая предосторожность.
– Но она вам понадобилась?
Джулиана глубоко вздохнула. Она случайно включила «дворники», и они со скрипом заерзали по сухому стеклу. На мгновение мне показалось, что она в растерянности.
– Очень хрупкое равновесие, – повторила она, как будто «дворники» смахнули все, что я сказала после этого. – Данко был не в себе. Гипотетически он всегда проявлял неукротимую отвагу, но когда возникает реальная угроза, он ведет себя, как трус. Когда Словак довез нас до Инсбрука, вернее, выкинул на пустыре, посреди индустриальной зоны, у него случился нервный припадок. Мы с Берном поняли, что он всю дорогу пролежал в своем ситроене, трясясь и истерически рыдая. Он повторял, что мы совершили ошибку, и теперь мы должны вернуться. Я была уверена, что, когда он нес всякую чушь, то пытался выкинуть из головы картину, которая не давала ему покоя: образ распростертого на земле полицейского. Нам долго пришлось его успокаивать.
